Фото: Любовь СоколовскаяФото: Любовь Соколовская

Слово само попросилось в заглавие

— Надя, ваш дебютный роман «Полунощница» был написан после посещения в каком-то смысле уже мифологизированного острова Валаам. Это было путешествие ради романа или роман стал «побочным эффектом» работы на Валааме?

— Думаю, мы с островом нашли друг друга. Недавно у меня было интервью с насельниками Валаамского монастыря (отчасти моими героями и прототипами), они посетовали, что уже несколько десятилетий никто не писал про их жизнь. После Шмелева, Нагибина в художественной литературе Валаам будто забыли. А я, приехав на остров волонтером в поисках идеи для большого текста, почти сразу узнала о двух трагедиях, достойных рассказа. Это Валаамский дом инвалидов, где доживали забытые всеми ветераны Великой Отечественной войны, и то, как монастырь возвращался на эти земли уже в 2010-е. Обе темы я развиваю в «Полунощнице», сплетая со своим опытом волонтерства на острове.

— Видя название книги, читатель может решить, что под обложкой триллер. Но никаких вампиров и вурдалаков в повествовании нет.

— Не стоит путать «полунОчницу» и «полУнощницу», с ударением на второй слог, — это церковная служба суточного круга, которая совершается ближе к рассвету. Это слово я впервые услышала на Валааме от начальника волонтеров: когда мы все сонные топали на поле копать картошку, он был бодр и свеж. Оказывается, отстоял полунощницу на рассвете — и это придало ему сил. Долгое время роман был без названия. Мой литературный наставник, Ольга Александровна Славникова, советовала найти одно слово, максимально емкое. И вот в очередной раз перечитывая текст, я наткнулась на эту самую полунощницу. И решила хотя бы ударение проставить. Оказалось, на полунощнице не только происходит исходное событие романа, но и эта служба символична. Словно темный час перед рассветом, который проходят все мои герои. А еще мне нравится, как оно звучит — словно звенит, интригует и просится на обложку.

Зачем писателю работать на свалке

Фото: Любовь Соколовская

— У ваших героев есть реальные прототипы?

— Да, в большинстве. Встречать людей, которые должны попасть на страницы романа, я стала буквально с первого дня путешествия. Едва села в электричку, ко мне подошла молодая женщина и совершенно по-свойски принялась болтать о своей жизни: как встретились с мужем, как развелись, когда она в очередной раз запила. Так родился образ Аси. Поэтому, когда говорят, что героиня описана как живая — можно смело обходиться без союза «как». Вообще, в сюжет я включила немало реальных деталей, подхваченных на Валааме. Но я не просто списывала с натуры, я пропускала через себя. Мои герои — это я, в каждом моя скорбь и любовь.

— Валаам — это не курорт, туда едут, чтобы трудиться. К каким работам привлекали вас?

— Мы убирали сено, собирали камни, копали картошку, гребли листья, собирали ягоды и яблоки. Но самым впечатляющей для меня оказалась, конечно, работа на свалке. В монастыре не принято отказываться от послушания: какое задание тебе дали, то и выполняй. Я изо дня в день гребла листья, и настолько мне это опостылело, что как герой комедии Гайдая, я была готова на любую работу, лишь бы сменить картинку.

Однажды утром к работному дому подъехала машина, сказали, требуется два человека, и я вызвалась, хотя знающие люди шептали: «Надя, не надо, там грязно!» Но что такое грязно, я поняла только по прибытии на свалку. На Валааме вдали от Ладоги и монастыря есть свой мусоросжигающий завод, работа на нем считается самой «черной». Стоять у конвейера со зловонными отходами — то еще испытание. После ко мне подходили сочувствующие: «Наденька, ну как же тебя туда отправили? Такую нежную, такую хрупкую!» Кто-то старался подбодрить, сказав, что за это прощаются все грехи. Но я считаю, что как писателю мне очень повезло. В «Полунощницу» со свалки я утащила целую сцену. И подслушанную фразу монаха, который руководил нашим трудом: «Грязь — она не вокруг, в мусоре, она еще в людях сидит».

— В прошлом году «Полунощницу» номинировали на премию «Лицей». Сильно ли вы расстроились, узнав, что премию получат другие авторы?

— Всех, кто вошел в шорт-лист премии, чествовали на Красной площади. Всё было очень торжественно, нас построили в ряд, но все три премии пронесли мимо меня. Но я не расстроилась: у меня уже было письмо от редакции Елены Шубиной с предложением издать роман. Считаю, в этом есть какая-то валаамская помощь. Я никогда себя не мыслила автором другого издательства, но сама бы ни за что не дерзнула предложить свой текст. А тут всё произошло само собой: мне не ставили никаких условий, как это бывает: тут переписать, там сократить. Просто предложили опубликовать, что стало для меня настоящим подарком!

Рабочее место с видом на серую стену

Фото: Любовь Соколовская

— Однажды вы признались, что мечтали стать писателем из-за внешнего антуража. Сейчас вы смело можете причислить себя к пишущей когорте. Насколько ваш теперешний образ совпадает с детскими представлениями?

— Совсем не совпадает. У меня нет камина, балкона с видом на залив, печатной машинки с западающей клавишей. Да что там, я даже не курю. Зато появились миры, созданные мной, в которых можно часами бродить и вести за собой читателя. Пишу с видом на серую стену, в полной тишине и одиночестве. Это тяжелая работа, но она внутренняя, духовная, без мишуры. Так лучше.

— Как выглядит творческий процесс: строки рождаются легко и непринужденно или в муках и страданиях?

— Смотря что считать страданием. В «Полунощнице» семь героев, чтобы прочувствовать их миры, пришлось перевоплощаться, уходить в себя, искать верный тон, пластику. Например, Петр Подосёнов, ветеран войны, передвигается на самодельной коляске с подшипниками, отталкивается деревяшками-утюгами, а в своей кульминации, отбросив «транспорт», ползет по ступеням на колокольню. Будучи на Валааме, я сама пробовала это сделать, ощутила песок на щеке, напряжение рук, запах стылого камня. Мне важно было поймать детали.

Бывают психологически сложные сцены, где нужно войти в состояние конфликта, озлобиться, умирать от зависти, безответно любить. Я всё это переживаю, ищу в своем опыте, чтобы отдать героям. Потом долго отхожу... Порой муж, видя мое состояние, спрашивает, на сколько часов меня оставить в покое. А стилистически, если вы об этом, работаю легко. Если я поймала героя, просто пишу, что вижу и чувствую. Если начинаю мучиться, значит не знаю, о чем рассказываю. И тогда возвращаюсь к исследованию персонажа.

— В Благовещенске на фестивале «Берег» вас пригласили на встречу с красноречивым названием «Писатель на растерзание». Как всё прошло?

— Признаюсь, было немного страшновато идти на такую встречу, ожидала много критики. Мой друг, писатель Ислам Ханипаев, приезжал к вам на фестиваль в прошлом году, готовил меня к критике. Но всё прошло в очень дружелюбной атмосфере. Хотя кто-то из читателей высказал мнение, что за внешним антуражем остаются незамеченными внутренние метаморфозы. Но нашлись оппоненты, которые с этим не согласились. Мне запомнились слова девушки Татьяны, которая подметила, что в романе описан треснутый мир. Оказывается, в книге я довольно часто прибегала к этому определению — треснутые очки, треснутое зеркало, треснутая скула, треснул халат… Словно всё трещит по швам и рушится. Это любопытное прочтение. Люблю такое.

Автор, пиши еще!

Фото: Любовь Соколовская

— Какой из советов известных мастеров вам особенно пригодился?

— Слова моего мастера, Ольги Александровны Славниковой: «Дописала роман? Пиши новый». Это поможет пережить ожидание премий и отклика на текст читателей, критиков. В моем случае, этот совет помог в прямом смысле пережить. После «Полунощницы» мне было непросто, не отпускали трагедии Валаама, снились герои, да еще мы с мужем в Сербию переехали. Я бродила по Белграду, зимнему, бесснежному, вымершему, не понимая и не говоря за день почти ничего, кроме «не трэба кэсу» («мне не нужен пакет») в магазине. Ольга Александровна посоветовала спасаться новым текстом. Тогда я отдала свое одиночество героине Ане. Она стала обретать черты современной дамы с собачкой, только на набережной Дуная. Потом мне в руки попался Чехов. Я перечитала не только рассказы и пьесы, но и письма, мемуары, воспоминания о нем Бунина. И поняла, что Антон Палыч в Ялте тоже своего рода релокант, гонимый в Ялту туберкулезом. В итоге в моем втором романе «Белград» две линии ­— сербская и чеховская. Получился текст о любви и браке в смутные времена. Я писала роман полтора года, жила внутри романа. А когда дописала, мы вернулись в Россию. Совет Ольги Александровны даю всем молодым писателям. У нас есть текст — лучшее средство, чтобы переждать непогоды.

— И напоследок: почему Надя, а не Надежда?

— Надя я потому, что нравится, как звучит сочетание краткого имени с моей фамилией. Кроме того, в детстве у меня была плеяда тетушек по имени Надежда (вопреки Рязановской «Иронии судьбы», имя оказалось не редким вовсе), а я была Надей.

Досье АП

Надя Алексеева. 36 лет, прозаик, драматург, резидент литературных мастерских — таких, как «Таврида.Арт», АСПИР, «Переделкино». Публиковалась в журналах «ЮНОСТЬ», «Дружба народов» и «Новый мир». Как драматург выиграла премии «Евразия» и «Исходное событие». С дебютным романом «Полунощница» вошла в финал премий «Лицей», «Большая книга», «МХТ», «Ясная Поляна».⁠ ⁠

Возрастная категория материалов: 18+