Фото: Дмитрий Тупиков

На маленьком плоту…

«Начнем с улицы, где я вырос, — предложил Владимир Анатольевич. — Это место для меня знаковое». И мы направились на Политехническую, где затормозили возле панельной пятиэтажки между Зейской и Амурской.

— Когда‑то на этом месте был частный сектор и дом, построенный еще отцом. Сейчас я сориентируюсь по деревьям… Вот здесь была наша калитка, — герой рубрики остановился в тени раскидистых вязей напротив входа в магазин. — В этом дворе жили еще мои бабушка с дедушкой. Они трудились в рэбфлота, дед был баржевой, и во время навигации в доме у себя они бывали очень редко. Когда в 1947 году мои родители переехали в Благовещенск, бабушка выделила им участок своей земли. Отец работал на заводе «Амурский металлист», взял ссуду в кассе взаимопомощи и начал строить дом. Здесь прошло все мое детство с самого рождения.

Владимир Доровских вспоминал, какой улица Политехническая была во времена его далекой юности. И мы представили высокую водокачку на углу с Амурской, куда подъезжали машины с цистернами, деревянный продовольственный магазин через дорогу напротив, где разгружали лотки с хлебом и от аромата свежих буханок кружилась голова.

— Это было трудное послевоенное время. Очередь за мукой родители занимали еще с вечера и дежурили до утра. Потому что ночью несколько раз делали перекличку, и если кто‑то отсутствовал, его вычеркивали из списка. Достопримечательностью нашей улицы была огромная-преогромная лужа. Во-о-он там, — указал профессор Доровских в сторону перекрестка. — Конечно, усилий больших стоило ее победить, видимо, какие‑то родники били, потому что она постоянно наполнялась. Люди в то время держали скот — корову обязательно, а еще чушки, гуси… И вот в этой огромной луже плавали и гуси, и утки, и дети. Помню, мы с мальчишками брали старую калитку и плавали на ней как на плоту. А зимой по льду на коньках катались. Два лезвия на валенки накрутил — и вперед! В квартале отсюда на улице Зейской был детский дом. С некоторыми ребятишками мы учились вместе, дружили, но были и хулиганы. Если на коньках катаешься и увидишь, что детдомовцы идут — убегай быстрее, потому что догонят, срежут коньки и концов потом не найдешь.

«Ребята с нашего двора»

Едем по улице Ленина к самому старому из всех корпусов медакадемии — он был рядом с бывшей гостиницей «Амур». Это второе судьбоносное место, где в 1959 году студент Володя Доровских начал покорять медицину.

«Куда ни кинь взгляд, все такое родное. Сейчас будем проезжать школу, в которой я учился», — рассуждал Владимир Анатольевич, глядя на красивое здание впереди, где раньше располагалась альма-матер № 5. И вдруг он предложил завернуть на минуту налево — к трехэтажному дому на углу Ленина — Театральной, где он поселился после женитьбы и прожил много счастливых лет. Тихий, утопающий в зелени дворик, у второго подъезда кто‑то устроил настоящий розарий.

— Здравствуйте, какими судьбами? — удивилась проходившая мимо пенсионерка.

— День добрый! Заехал в гости, посмотреть, как тут у вас красиво, — поприветствовал бывшую соседку Доровских и устремил взгляд куда‑то вверх. — Вон окна нашей квартиры на втором этаже. Оттуда я частенько наблюдал за тем, как мои ребятишки играли в песочнице посреди двора, и с ними играл Игорь Горевой — они жили на первом этаже, в квартире под нами. А в первом подъезде жила маленькая девочка Татьяна Заболоцких — сегодня она является ректором нашей медицинской академии. Она тоже на моих глазах выросла. Ребята с нашего двора…

«Ржавый якорь» манил студентов

Столько лет живу в Благовещенске, а не знала, что первое «место прописки» АГМА (ранее мединститута) было на улице Ленина, а соседнее с ним кафе «Бирюза» — некогда институтской столовой.

— Тут поблизости, где сейчас АмурКНИИ находится, был еще буфет. Мы называли его «Ржавый якорь» и бегали туда пивко попить. Стипендия была 220 рублей, а пообедать в столовой можно было за три рубля, — вспоминает герой калькуляцию советского студента времен 1960‑х. — Если еще немножко родители добавляли, то жили студенты тогда не так бедно, как сегодня. Я сужу по тем ребятам, которые учатся у нас в академии. Такое мощное социальное разделение сегодня: у одних квартиры, машины, они ежегодно ездят отдыхать в теплые страны, но большинство студентов живут довольно сложно.

С тех пор как первокурсник Доровских легко взбегал по широкой лестнице на второй этаж, многое изменилось. Нет политических исполинов — двухметровых фигур Ленина и Сталина, стоявших по обе стороны в фойе, нет едкого запаха формалина, который просачивался из подвала, где располагалась «анатомка».

— Там мы учились на трупах мышцы определять — их название, где начинается, где заканчивается… Вдруг кто‑то прибегает: «Пирожки привезли!» Все бросаем и мчимся пирожки горячие покупать. Возвращаемся, а преподаватель: «Руки‑то хоть помыли?!» Вроде поначалу все было противно, а потом брезгливость исчезла, остался только научный интерес. Пока все не потрогаешь, не рассмотришь на трупе хорошенько — не запомнишь. А так хотелось все выучить, стать хорошим врачом.

Когда мы садились в машину, Владимир Анатольевич вдруг развернулся и посмотрел на здание бывшего центрального гастронома: «Там на втором этаже когда‑то находился загс. И там мы с женой моей регистрировали свой брак. Уже 55 лет вместе…»

Академия всей его жизни

Следующая остановка — Горького, 93. Это главный корпус АГМА. Здесь Владимир Доровских получил диплом врача, стал ученым, возглавлял кафедру фармакологии, 25 лет был ректором. 

— Когда я учился в аспирантуре, мой рабочий день начинался в половине шестого утра, — вспоминал Владимир Анатольевич, поднимаясь на второй этаж. — Каждое утро с профессором Кирой Александровной Мещерской мы выполняли эксперименты с животными — испытывали на них лекарственные препараты. А работать с животными можно было, пока их не покормили. Особенно когда речь шла о выработке условных рефлексов у крыс, мышей… Вот мы и на месте.

Предложив кофе, хозяин кабинета рассказал историю рогатых и пернатых экспонатов, которые висят на стенах и стоят на шкафах, вспомнил два с половиной самых тяжелых года на ректорском посту. Это было в девяностые, когда месяцами не видели зарплат, нечем было платить за свет, тепло.

— Я вышел на руководство БАМа, Зейской ГЭС, других крупных организаций с предложением заключить договоры о медобслуживании трудовых коллективов. И пока одни наши преподаватели, аспиранты кафедр учили студентов «за двоих», другие колесили по области, лечили и зарабатывали для медакадемии деньги. Однажды к нам пришли с ТЭЦ и перекрыли тепло. Я к губернатору — он в Москве. Что оставалось делать? — в глазах собеседника читалось пережитое. — Сам пошел и открыл все заслонки, а на следующий день сюда приехал главный инженер с ОМОНом…

— И что дальше было? — не выдержала я долгую паузу.

— Я говорю: посмотрите, кто сидит в аудиториях, это же дети наши. Нет денег, потому что государство их нам не дает. Если бы я не открыл вентиль, надо было либо воду спускать, либо разморозить систему, а это катастрофа. Главный инженер внимательно выслушал меня и даже не доложил о самовольном подключении Пьянкову — тогдашнему гендиректору ТЭЦ. Так и выживали…

Мы еще долго беседовали, обсуждали перспективы амурской медицины, которая неразрывно связана с АГМА. За все, что здесь происходит или не происходит, у профессора Доровских болит сердце. Для кого‑то это всего лишь кузница кадров, для кого‑то — храм науки и медицинской практики, а для него — это академия всей его жизни.

Возрастная категория материалов: 18+